никто из звезд, которых снимал тележурналист Михаил Гладков, не дожил до эфира

На прошлогоднем 75-летии композитора Евгения Крылатова меня попросили помочь юбиляру забрать со сцены цветы, и когда я с огромной кипой букетов ввалился к нему в гримерку, ко мне подскочил какой-то мужик с фотоаппаратом. «Не клади букеты! – попросил он. - Дай я сфотографирую тебя на память с Евгением Павловичем!». Как выяснилось, мужика зовут Михаил Гладков, но сам себя он называет на заграничный манер Майклом, так как много лет живет в Нью-Йорке. «Я хотел бы тебе кое-что рассказать, - таинственно сообщил он. – Возможно, это тебя заинтересует». И в следующий приезд Гладкова в Москву я отправился на встречу с ним.

   - У меня колоссальная трагедия в жизни, - горестно поведал Майкл. - Меня поймет только человек, который любит свою профессию. Представь себе, что у тебя отнимут глаза, уши и руки и скажут: «А теперь, Миша, работай журналистом!». «Как же я буду работать? – скажешь ты. – У меня ничего для этого нет». Примерно то же самое случилось со мной. Из-за трагического стечения обстоятельств я потерял свою профессию, которая была для меня моей жизнью. Вообще, по образованию я преподаватель музыки. Закончил теоретическое отделение музыкального училища имени Ипполитова-Иванова. Некоторое время работал на эстраде как артист разговорного жанра и концертный директор. Но настоящее призвание нашел на телевидении. Попал я туда в конце 80-х годов благодаря моей супруге – известному телевизионному диктору Валентине Печориной.

   Как она стала моей супругой – это отдельная история. В 1967 году, когда мне шел десятый год, я увидел по телевизору очень красивую тетю. Я заметил ее еще раньше в фильме Леонида Гайдая «Операция «Ы». Она там играла эпизодическую роль студентки, стоявшей у дверей аудитории вместе с Валерием Носиком. И я сказал своим родителям: «Мне нравится эта тетя. Я на ней женюсь». А я с детства был парень настырный. Если что-то скажу, значит, так и будет. Я добивался Валю больше 20 лет. Сначала следил за ней как зритель. А потом нас судьба свела. Меня позвали вести концерт вместе с одной дикторшей. Но у нее умерла мама. И на замену прислали Валю. Долгое время мы скрывали наши отношения. Об этом не должны были знать у нее на работе. Это сейчас личную жизнь выставляют напоказ. А в то время это не приветствовалось.

   Рассекретила нас легендарная тетя Валя Леонтьева. В 1988 году я поехал с ней на гастроли в качестве директора. Она очень боялась «барабашек» и по вечерам после концертов приглашала меня в свой гостиничный номер, чтобы не быть одной. Как-то раз мы включили телевизор, и на экране появилась моя Валя. А до Леонтьевой, видимо, уже дошел слух о наших отношениях. «Ты знаешь этого диктора?» - осторожно спросила она, наблюдая за моей реакцией. «Конечно, знаю, - с деланным равнодушием ответил я. – Но только как зритель». На гастролях я простудился и по возвращении в Москву страшно заболел. У меня поднялась температура под сорок, и Валя перевезла меня со съемной квартиры к себе домой на Ярославское шоссе. А Леонтьева в очередной раз поругалась со своим сыном Митей и в тот день попросилась к Вале переночевать. Сначала они сидели на кухне. Потом Валя начала хвастаться какими-то покупками. Повела Леонтьеву их посмотреть. И в какой-то момент они зашли в спальню, где лежал я. Увидев меня, старушенька чуть не упала и воскликнула: «Валя, и эта сволочь, которая лежит в твоей постели, два дня назад мне говорила, что знает тебя только как зритель?!».

   Наши отношения искренне казались Леонтьевой несерьезными. «Дура, ты кого взяла? - говорила она моей Вале. - Ты на 17 лет его старше. Он же мальчишка. Ну, как ты будешь с ним жить?!». Тем не менее, в 1989 году мы с Валей официально поженились. Тогда как раз шла борьба с пьянством. А моя супруга не только была диктором телевидения, но и вдобавок к этому прекрасно варила самогон. Если Валя уходила на работу, а я оставался дома, она поручала мне выключать самогонный аппарат. Делать это нужно было в определенное время. Но я, шалопай, об этом забывал. Тогда Валя сказала: «У тебя постоянно должен быть включен телевизор. Как только я выйду в эфир, беги и смотри! Если я читаю новости и делаю пальчиком вот так, значит, пора выключать». Так мы и делали. Никто и не догадывался, что означал этот ее жест в эфире.

   Как и всех молодых людей, меня рвало на телевидение. Я попросил супругу помочь мне на первых порах. «Я тебя познакомлю с нужными людьми, - сказала она. – Если проявишь себя, тебя возьмут. Если не проявишь, я не смогу ничего сделать». Видимо, я себя проявил. И в 1989-1990 годах начал работать на 3-й кнопке в программе «Добрый вечер, Москва». Делал сюжеты про музыкантов, политиков и Бог знает кого. Меня заметили, стали давать мне задания. И я дорос до того, что мне доверили снимать праздничную программу на новый 1991 год. «Мы хотим сделать что-то особенное, - сказал мне главный редактор. – А ты у нас журналист нестандартный. Все время что-то ищешь. Найди какую-нибудь интересную тему, чтобы все смотрели!». Я предложил сделать фэт-шоу – шоу толстяков. Пригласил на съемки всех полных звезд. И даже зрителей в студии собрал исключительно полных. У входа стояли весы, и тех, кто весил меньше 120 кг, сразу отсеивали. В довершение всего я задействовал в шоу нашего кота – тоже необыкновенно толстого. Если средний кот весит 7-8 кг, то наш весил целых 16 кг. С него-то все и началось. По окончании съемок ко мне подошла женщина, сидевшая среди зрителей, и сказала: «Зря вы снимали вашего кота в этой передаче. Котов ни в коем случае снимать нельзя. Это приведет к большому несчастью». Я был очень уставший и не придал ее словам значения. А через 10 дней наш кот погиб – сидел, как обычно, на подоконнике и вдруг выпал с 12 этажа. Я сразу вспомнил ту женщину. Все получилось, как она сказала.

   Но это было только начало. Через какое-то время я получил задание снять для Первого канала фильм про Игоря Талькова, с которым был немного знаком по совместной работе на эстраде. В то время это была очень противоречивая фигура. Еще при власти были коммунисты. А он пел песни с такими текстами, что мама не горюй. Как про него снимать – было непонятно. И вот по дороге из Останкино к Игорю на Каширку у меня вдруг появилась идея: а что если он у меня в фильме как бы умрет и будет разговаривать со мной с того света? Я поделился этой идеей с Игорем и сразу нашел у него поддержку. «Тогда я смогу сказать все, что думаю, - обрадовался он. – С человека, которого уже нет, и взятки гладки». Потом этот фильм, получивший название «Сны Игоря Талькова», много раз шел по разным каналам. Фрагменты из него используют во всех передачах, посвященных Талькову. Помните, кадры, где Игорь играет на гитаре, сидя на унитазе? А кадры, где он бьет боксерскую грушу? Это все из моего фильма.

   По ходу съемок случилось непредвиденное - пропали кассеты с отснятым материалом. Пришлось уговаривать Игоря и переснимать все заново. Когда я показал материал начальству, к моему удивлению, его приняли практически без поправок. Предполагалось закончить фильм ко дню рождения Игоря – 4 ноября 1991 года. А 6 октября, когда я уже ложился спать, мне позвонили из Останкино и спросили: «А в какой стадии у вас фильм про Талькова?». «У меня впереди еще месяц работы», - ответил я. «У вас нет этого месяца, - сказали мне. – Срочно приезжайте и заканчивайте монтаж! Послезавтра – эфир». «К чему такая спешка?» - не понял я. «Вы что, еще не знаете? – удивились на том конце провода. - В Ленинграде убит Тальков». Я провел в аппаратной две бессонные ночи. И когда Игорь еще лежал в гробу во Дворце молодежи, по телевизору уже шел мой фильм, где он, мертвый, разговаривал со мной с небес. После этого по Останкино стала ходить грустная шутка: «Хотите увековечить память о себе? Снимайтесь у Гладкова!».

   Состояние у меня было ужасное. Дело в том, что это я привел к Игорю директора Валерия Шляйфмана, которого подозревали в его убийстве. Параллельно с фильмом о Талькове я снимал фильм о Людмиле Сенчиной, который не был закончен. И познакомился с Шляйфманом, работавшим в то время у нее. Он показался мне нормальным парнем. А Тальков тогда что-то не поделил со своим директором Андреем Блиновым. И я посоветовал взять на его место Шляйфмана. Накануне похорон Игоря я встретил своего протеже во Дворце молодежи, где у них была репетиционная база. «Валера, что произошло в Питере? – спросил я, затащив его от посторонних глаз в туалет. – Ты же понимаешь, сейчас все будут выдвигать свои версии – журналисты, следователи и т.д. Потом все это обрастет неправдой. Пока этого не случилось, скажи мне, что произошло на самом деле?». В ответ он произнес фразу, повергшую меня в недоумение: «Поверь, я не убивал!». Я подумал, что он сошел с ума. Что он мог убить – такого у меня и в мыслях не было. К сожалению, кому-то понадобился туалет, и Шляйфман больше не успел ничего сказать. А продолжить этот разговор возможности уже не представилось.

   Вскоре мы с супругой и ее дочерью уехали из России. В Останкино тогда развалился дикторский отдел. Супруга осталась без работы. И я нашел нам работу на русском телеканале в Нью-Йорке. Ее взяли диктором. А меня - тележурналистом. Я пытался забыть о том, что мне сказали по поводу кота, и о том, что произошло с Игорем Тальковым. «Начну все сначала, - говорил себе я. – Буду снова делать телевизионные портреты известных людей». Первым моим героем в Штатах стал выдающийся боксер Олег Каратаев. Я брал у него интервью на старый новый год 14 января 1994 года в ресторане «Националь» на Брайтоне, где проходили боксерские поединки в его честь. «Вы знаете, в России я снискал дурную славу», - полушутя признался я и рассказал ему историю с Тальковым. «Это бред! – отмахнулся Каратаев. – У нас не так много времени. Снимай меня и не морочь мне голову!». После съемки я остался в «Национале». А Олегу нужно было с кем-то встретиться в расположенном через дорогу кафе «Арбат». И через два часа, когда он выходил из «Арбата», его застрелили прямо у дверей.

   После этого я старался снимать не портреты и фильмы, а легкие репортажи о Брайтоне, о Манхэттене и т.д. И некоторое время мне все сходило с рук. Я уже начал думать, что все, что случилось до этого, было лишь трагическим совпадением. «Может быть, не все так страшно? – размышлял я. - Может, мне вернуться к жанру портрета? Вокруг столько интересных людей, которых можно снять!». И в 1995 году я решил снять фильм про Влада Листьева, которого знал много лет. Когда я уезжал в Штаты, он обратился ко мне с просьбой - записывать лучшие американские телешоу и привозить ему. Потом Влад их просматривал и что-то отбирал для адаптирования в России. Это сейчас с помощью спутниковых «тарелок» можно запросто посмотреть любой мировой телеканал. А в начале 90-х такой возможности не было. Для своего фильма я хотел привезти Влада в Америку и снять его там. Он не любил эту страну. И мне казалось интересным заставить Влада взглянуть на нее по-другому. К сожалению, он не захотел никуда ехать. Договорились, что я сниму его в Москве. 15 февраля мы начали снимать интервью. Потом я уехал по делам в Нью-Йорк. А 1 марта мне позвонил Андрей Разбаш и сообщил, что Влада убили.

   Один экстрасенс, у которого я консультировался, сказал мне: «Майкл, ты просто чувствуешь, что того или иного человека скоро не будет, и идешь к нему, чтобы его запечатлеть». «Но я ничего не чувствую», - возразил я. Да, как и у многих, у меня бывали в жизни моменты, когда на меня находило провидение. Например, однажды в Нью-Йорке я ехал на только что купленном «Линкольне». Вдруг у меня возникло ощущение, что автомобиль сейчас остановится. И он сам собой остановился. Все попытки его завести были безуспешны. По неведомой причине, у абсолютно нового «Линкольна» полетела трансмиссия. Или был еще случай в 1990 году. Мы с Сашей Буйновым возвращались в Москву с гастролей по Киргизии. Когда самолет ТУ-154 начал разгоняться перед взлетом, я непонятно почему запел песню Оскара Фельцмана «Огромное небо» из репертуара Эдиты Пьехи: «А город подумал, а город подумал: ученья идут». В эту же секунду что-то очень сильно хлопнуло, в салоне вырубился свет, и наступила тишина. «Это уже тот свет или еще этот?» - подумал я. Оказалось, что из-за усталости металла развалился правый двигатель самолета. Хорошо, что мы еще не успели оторваться от земли. Но, когда я приступал к съемкам своих фильмов, никаких дурных предчувствий я не испытывал. «Это внутреннее чутье, - объяснил мне экстрасенс. – Ты сам этого не осознаешь». «Что же мне делать?» - спросил я. «Тебе надо бросать профессию», - ответил он.

   Некоторое время я не испытывал судьбу и вместе с моей супругой работал ведущим новостей. А в 1998 году я предпринял еще одну попытку и начал снимать фильм про цыганского певца Шандора. Я познакомился с ним еще в конце 80-х, когда ему было 16-17 лет. Его семья хотела, чтобы он стал знаменитым. Может быть, он тогда еще не так хорошо пел. Но он понравился мне своей непосредственностью. И я сделал о нем сюжет для 3-й кнопки. Это было еще до гибели кота. И вот спустя почти десять лет я решил снять его снова. Шандор два раза приезжал ко мне в Нью-Йорк. Потом я снимал его в Москве. Через месяц у нас были намечены досъемки. 28 апреля он должен был встречать меня в аэропорту. Но, когда я позвонил ему, чтобы сообщить номер своего рейса, к телефону подошел кто-то из его родственников и сказал: «Разве вы не знаете, что Шандор вчера погиб в автокатастрофе?». Примечательно, что мама Шандора – известная ясновидящая Госпожа Люба. Но она не почувствовала, что сыну грозит опасность. Возможно, дело в том, что Шандор был для нее самым близким человеком. А то, что находится слишком близко, разглядеть практически невозможно.

   Параллельно с Шандором я планировал снять в Москве еще одного человека –  бывшего солиста Большого детского хора Сережу Парамонова. Я близко знал его с конца 70-х годов, когда мы вместе с ним, Игорем Матвиенко и Сережей Мазаевым учились в музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова. Парамонов тогда уже был звездой. Но, увидев его в первый раз, я не сразу понял, кто передо мной. Вид у Сережи был, мягко говоря, потрепанный. Он подбежал ко мне и деловито сказал: «Ты поступил в училище? Тогда быстро давай 22 копейки на пиво!». Рядом с Ипполитовкой, на том месте, где потом построили казино «Кристалл», тогда находилась знаменитая пивная. И Парамонов постоянно там околачивался. Я был старше его на несколько лет и, как мог, его перевоспитывал. Ездил с ним на гастроли. Вел его концерты и даже был его директором. Пытался отучить его от алкоголя. Но у Сережки все равно случались страшные срывы.

   У меня давно было желание сделать про него фильм. Пожалуй, это был единственный случай, когда я понимал, что человек долго не проживет. К сожалению, так и случилось. Я снимал Сережку в конце апреля 1998 года. А 15 мая его не стало. Мне трудно описать мое тогдашнее состояние. Я понимал, что это конец. Я назвал только знаменитых людей, которые ушли из жизни сразу после моих съемок. А на самом деле было еще несколько человек, с которыми произошло то же самое. Просто они широкой публике неизвестны. Например, мой близкий друг, директор нью-йоркского магазина, попросил меня снять его день рождения. А через месяц он внезапно умер. В конце концов, люди стали бояться у меня сниматься. Помню, в Нью-Йорк приехал Павел Гусев. Я хотел его сфотографировать на память у нас в офисе. «Боже упаси! – запротестовал он. – Не надо этого делать!».

   - Неужели абсолютно все, кого ты снимал, сразу умирали? – заволновался я, вспомнив, с чего началось мое знакомство с Гладковым. – Или кто-то все-таки оставался в живых?

   - Да, были счастливые исключения, - успокоил меня Майкл. - Например, в 1992 году я снял для Первого канала фильм «Антракт» про Юру Антонова. И Юра, слава Богу, до сих пор жив и здоров. Правда, мой фильм в эфире так и не был показан. Кому и чем он не угодил – мне неизвестно. Но даже мастер-кассета с этим фильмом из архива Первого канала бесследно исчезла. Как-то раз в разговоре с Антоновым я пытался поднять эту тему. Но он дал мне понять, что лучше об этом не спрашивать. Подобная история произошла у меня и с бывшим премьер-министром СССР Николаем Рыжковым. Я снимал его летом 1994 года на даче в Жуковке. Его супруга Людмила Сергеевна накрыла нам стол со свежими овощами с собственного огорода. Под такую закуску грех было не выпить. Мы сначала думали – по одной. А получилось – по второй и даже по третьей. Само собой, имеются в виду бутылки. Отснятый материал я увез в Штаты. Там его смонтировал. Но он так никуда и не пошел. И с Рыжковым, как и с Антоновым, ничего не случилось. Честно говоря, после всего происшедшего я уже боюсь что-либо снимать как автор и режиссер. Некоторое время я выступал как ведущий в программе RenTV «Случайный свидетель». Но сам не брал в руки камеру, не писал сценарии и не занимался монтажом. А потом совсем отошел от телевидения. Последние годы организовывал концерты в зале «Миллениум» на Брайтоне и сотрудничал в качестве директора с разными известными артистами. Но это тема для отдельного разговора…

Комментарий специалиста

- Женщина, которая подошла к вашему герою на съемках, абсолютно правильно сказала, что кота нельзя было снимать в передаче, - объяснила известный экстрасенс Дарья Миронова. - Согласно древнему поверью, кошка, живущая в доме больше двух лет, – это защитник дома, своеобразный оберег от злых сил, и если эту кошку отдать посторонним людям, оберег потеряет свою силу. Такое поверье существовало на Руси еще во времена язычества. А пошло оно из древнего Египта, где кошкам поклонялись и считали их богами и проводниками в потусторонний мир. К сожалению, об этом поверье мало кто знает. Сейчас делают передачи типа «Наши домашние животные», снимают рекламные ролики и всякие приколы с кошками. Но это неправильно. У меня самой дома живут две кошки – сфинкс и обычная, которую я подобрала на улице. И в офисе, где я принимаю, тоже живет кошка. Но, когда ко мне приезжают журналисты, я никогда не позволяю их снимать. Собак еще снимать можно. Они питаются положительной энергией. А кошки питаются энергией негативной. Недаром они любят геопатогенные зоны. Например, когда у человека что-то болит, они ложатся к больному месту и впитывают в себя весь негатив. Если снять кошку для себя и не выносить ее изображение за пределы дома, это не страшно. А если человек выставляет изображение своей кошки для всеобщего обозрения, тем самым он наносит себе и своей энергетике проклятье и может в дальнейшем нести смерть всем людям, которых он снимает. Когда происходит съемочный процесс, ментальное поле человека оставляет частичку его души. И если в поле того, кто осуществляет съемку, существует проклятье, оно, как воронка, втягивает в себя того, кто снимается, и переходит на этого человека. Особенно это опасно для людей известных, так как они абсолютно открыты и не защищены от любых энергий. Подобное проклятье может передаваться и по наследству, но только по мужской линии. Чтобы снять его с человека, кто-то из его близких родственников по крови – родитель или наследник - должен заказать за него «Сорокоуст о здравии» в один день в трех разных церквях. Причем, сделать это нужно тайно, чтобы об этом никто не знал. Через сорок один день это проклятье уйдет. А экстрасенсам снять его вряд ли по силам. Я лично боюсь за такое браться. Тот, кто возьмется за снятие такого проклятья, может умереть сам.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 9, 2010)