Вадим Козин получил дополнительный срок за совращение юного солдатика из лагерного конвоя

Павел Шахнарович, появившийся на свет в 1921 году, был одним из «бойцов невидимого фронта» отечественной культуры. Почти шестьдесят лет он проработал администратором в кино, театре и на эстраде. Начинал карьеру во время Великой отечественной войны, а заканчивал в «лихие девяностые». Встречался и общался со многими выдающимися деятелями искусств. В 2002-2003 годах Павел Александрович наговорил на диктофон воспоминания о самых ярких эпизодах его жизни. Тогда, по ряду причин, опубликовать их не удалось. И вот, наконец, эти уникальные записи дождались своего часа.

   Часть ВТОРАЯ

   - В конце концов, с «Мосфильма» мне все-таки пришлось уйти. Из-за гонений на евреев я долго не мог никуда устроиться на работу. А мои братья и вовсе чудом избежали ареста. Они работали в газете «Moscow daily news». Там в конце 40-х посадили всех сотрудников во главе с редактором – старым большевиком, бывшим советником Мао Цзэдуна Михаилом Бородиным. Но как раз незадолго до этого мой младший брат Лев Шахнарович с ним поругался. В тот момент в Магадане начальник Дальстроя Иван Никишов искал замену редактору местной газеты «Советская Колыма». «У меня есть прекрасная кандидатура», - заявил Бородин и порекомендовал моего брата. Его вызвали в ЦК партии и предложили поехать в Магадан. «Я не могу, - попытался отказаться он. – У меня семья». «Хорошо, мы не настаиваем, - ответили ему. – Только партбилет положите на стол!». Тогда исключение из партии было равносильно смерти. Конечно, Льву пришлось подчиниться. Успел до посадок покинуть «Moscow daily news» и мой старший брат Генрих Шахнарович. Он обиделся, что Бородин так некрасиво поступил с младшим братом, и ушел редактором в газету Большого театра «Советский артист». А потом стал референтом председателя комитета по делам искусств при совете министров СССР Поликарпа Лебедева. Однажды я посетовал Генриху, что сижу без работы. Он поговорил с Лебедевым. Тот кому-то позвонил. И меня взяли администратором в Мосэстраду. Причем, одному из немногих разрешили формировать концерты без редактора. Благодаря этому, мне довелось поработать с более-менее значительными артистами всего Советского Союза.

   Иногда я попадал в совершенно невероятные истории. Одна из них произошла, когда я от Мосэстрады организовывал концерт для участников районной партийной конференции в подмосковном Наро-Фоминске. Народных артистов Ольгу Книппер-Чехову, Михаила Тарханова, Анатолия Горюнова и Веру Бендину я привез туда на легковом автомобиле ЗИС. А еще группу артистов – на автобусе. Заканчивали концерт Книппер-Чехова и Тарханов. «Зачем нам их ждать? – сказали остальные, отработав свои номера. – Все равно их повезет легковой автомобиль. Можно мы возьмем автобус и поедем в Москву?». «Хорошо», - согласился я. А когда они уехали, меня ожидал неприятный сюрприз. «Машина не заводится, - сообщил мне шофер ЗИСа. – Что-то сломалось. Я не могу ничего сделать». Как на грех, у Книппер-Чеховой и Тарханова вечером был спектакль во МХАТе. И к семи часам им нужно было попасть в театр. Найти другую машину в Наро-Фоминске тогда представлялось задачей не из легких. Это фактически была деревня. Одно название – город. Ситуация еще осложнялась тем, что было воскресенье. Это потом партийные мероприятия стали устраивать в рабочее время. А в те годы их проводили только в выходные. Я стал звонить наро-фоминским боссам, чтобы они помогли нам с машиной. Но никого не застал на месте. Видимо, после концерта все уехали куда-то пьянствовать. «Идите на станцию! – посоветовал мне завхоз дворца культуры. – Сядете там на какой-нибудь проходящий поезд». Станция находилась всего в полутора километрах. Но для Книппер-Чеховой и Тарханова в силу их преклонного возраста это было непосильное расстояние. Они бы плелись туда еще полдня. Я с трудом уговорил какого-то мужика запрячь лошадь в телегу и довезти их до станции. К моему ужасу, ни один из поездов в ближайшие часы в Наро-Фоминске не останавливался. «А нет ли у вас свободного паровоза, чтобы довез нас в Москву? – обратился я к работникам железнодорожного депо. - Готов вам заплатить любые деньги». «Паровоз-то у нас есть, - ответили они. – Только кто нам разрешит его отправить? Это надо согласовывать с министерством путей сообщения». Я позвонил в министерство. Убедил дежурного связаться с начальством. И ради двух народных артистов нам открыли «зеленую улицу» до Москвы. Книппер-Чехову и Тарханова кое-как подняли в кабину паровоза и отправились в путь. Около семи вечера приехали на Киевский вокзал. Естественно, остановились не у перрона, а где-то на запасных путях. Пока старики ковыляли до вокзала, я побежал на стоянку такси. Там была огромная очередь. «Товарищи! У меня два народных артиста опаздывают на спектакль, - попытался объяснить я. – Может, пропустите нас?». «Да пошел ты!» - дружно закричали в ответ из очереди. Я уже был в отчаянии. Неожиданно одна женщина все-таки надо мной сжалилась. «Поехали со мной!» - предложила она. К тому времени во МХАТе уже начался переполох. Никто не мог понять, куда пропали Книппер-Чехова и Тарханов. О выступлении в Наро-Фоминске я договаривался с ними напрямую. Даже Роман Фертман, который устраивал МХАТовцам концертные поездки, ничего не знал. Появились мы в театре, как черти из табакерки, с ног до головы перепачканные сажей от паровоза. «Умой морду и скорей уезжай! – сказал мне главный администратор. – Иначе тебя просто убьют». Слава Богу, хоть спектакль не сорвали.

А самое главное -  с Вертинским было просто интересно общаться. Он был неординарный человек, кладезь всевозможных историй. Одни его похождения с бабами чего стоили! Я мог часами слушать его рассказы. А иногда сам становился свидетелем романтических увлечений Александра Николаевича. Он очень любил молоденьких девочек. Помню, у нас были гастроли в Магнитогорске. После концертов мы всегда уезжали на машине с ним и его аккомпаниатором Михаилом Брохесом. Как-то за кулисами Вертинский меня спросил: «Павличек, вы не возражаете, если сегодня с нами поедет дама?». «Пожалуйста!» – с готовностью пошел ему навстречу я. – Может, надо ее встретить?». «Не надо, - отказался Александр Николаевич. - Она сама подойдет к служебному входу». А Брохес в тот день зачем-то решил остаться на концертной площадке. «Вы поезжайте! – сказал он нам. – А потом пришлите машину за мной!». У служебного входа Вертинского ждала юная фэзэушница в беретке. К моему удивлению, она и оказалась его дамой. Когда мы приехали в гостиницу, Александр Николаевич попросил меня: «Павличек, поднимитесь с ней в мой номер!». А сам задержался внизу и долго отправлял машину за Брохесом. Видимо, не хотел, чтобы его видели с этой малолеткой. Но окончательно меня добило его появление в номере. «Дорогая! – сказал он девочке. – Вот здесь ванная. Разденьтесь, помойтесь и идите в спальню! Только прошу вас: ничего мне не говорите! Я все знаю». Я чуть не упал от смеха.

   Однажды любовь к малолеткам сыграла с Вертинским злую шутку. Это случилось в Ленинграде. Там шла сборная программа «Вместе», в которой, помимо Вертинского, выступали Утесов, Шульженко, Миров и Новицкий, Смирнов-Сокольский и другие артисты. Все жили в гостинице «Астория». А мы с Александром Николаевичем поселились в «Европейской». Ему там больше нравилось. Эта гостиница была немножко патриархальная. Везде уже была автоматическая телефонная связь. А в «Европейской» по телефону отвечали девушки-операторы и осуществляли соединение через коммутатор. Вдруг я заметил, что Вертинский стал какой-то не такой. Помрачнел и побледнел. За обедом перестал есть. И Брохес тоже забеспокоился: «Что такое с Александром Николаевичем?». «Вы не больны? – спросил я у Вертинского. – Давайте я вызову врача?». «Нет, не нужно, - отмахнулся он. – Со мной все в порядке». А через день попросил зайти к нему в номер и огорошил меня странным вопросом: «Павличек, вы никогда не обращали внимание на оператора номер пять, которая отвечает по коммутатору?». «Нет», - ответил я. «А вы послушайте, какой у нее голосок! – посоветовал он. – Просто как колокольчик!». «Ну и что?» - не понял я. «Павличек, я в нее влюбился, - признался Александр Николаевич. – Ничего не могу с собой поделать. Ночи не сплю. Все время с ней болтаю. Но она никак не хочет со мной встречаться. Придумывает какие-то отговорки. Что мне делать?». Я решил ему помочь и, когда попал по телефону на пятый номер, завел с ней разговор: «Это у вас голос, как колокольчик? Что же вы делаете с Александром Николаевичем? Он уже весь извелся из-за вас». «Я все понимаю, - сказала моя собеседница. – Но не могу я с ним встретиться. Я совсем не та, кого он себе представляет». Так я от нее ничего и не добился. Прошло несколько дней. Смотрю, Вертинский неожиданно повеселел. «Павличек, она все-таки согласилась ко мне прийти, - с восторгом сообщил он. – Организуйте в мой номер обед на три персоны! Вы будете обедать вместе с нами, чтобы она не смущалась. А на вечер закажите мне машину и столик в «Астории»! Мы поедем туда танцевать». Я, довольный, что все пошло на лад, сделал соответствующие распоряжения. У него в номере накрыли шикарный стол. И вот раздался долгожданный стук в дверь. Но вместо юной красавицы, которую нарисовал в своем воображении Александр Николаевич, в номер вошла седая горбатая карлица пенсионного возраста. От ужаса у меня все похолодело. Я ожидал увидеть все, что угодно, но только не такое. А Вертинский как ни в чем не бывало подскочил к карлице, перецеловал ей каждый пальчик на руках, усадил ее за стол и принялся за ней ухаживать. Он был необычайно оживлен. Даже сел к роялю и что-то ей попел. Потом скомандовал: «Павличек, машину!». И повез ее в «Асторию». На следующее утро я, молодой дурак, злорадно спросил Вертинского: «Ну, что?». И тут увидел его холодный колючий взгляд. Никогда он на меня так не смотрел. Мне стало страшно. Я думал, что он меня убьет. «А что – что? – сказал Александр Николаевич. – Неужели вы не понимаете, что это была женщина? Да-да-да, женщина. Мы сидели в «Астории». Я с ней танцевал. А потом отвез домой. И я очень доволен». Это был для меня хороший урок, как нужно относиться к женщине – какой бы она ни была. Я на всю жизнь его запомнил.

   Работал я и с не менее легендарным Вадимом Козиным. Познакомился я с ним в 1939 году, еще до того, как его арестовали. Мы с приятелем сидели в ресторане «Метрополь». В этот момент пришел Козин. А мест не было. И метрдотель, с нашего разрешения, подсадил его к нам за столик. Он нам понравился – такой общительный, веселый. Но тогда это знакомство не получило никакого продолжения. А спустя много лет, в середине 50-х, мы встретились с ним в Магадане, где он остался жить после освобождения из лагеря. Все почему-то думали, что Козин получил срок за мужеложство. Да, он был голубой. Но посадили его по контрреволюционной статье. Вадим Алексеевич очень любил анекдоты. Особенно антисоветские. Но у него не хватило ума держать их в голове. Он записывал их в специальную тетрадочку. Хранилась она в запертом ящике стола, ключ от которого он держал у себя в кармане. А жил Козин в гостинице «Москва». Все работники там были стукачами. Однажды горничная обратила внимание, что в одном из ящиков нет ключа. Открыла его запасным ключом, прочла записи Козина и сразу же на него стукнула. Это было в 1944 году. Еще шла война. Ему дали пять лет и отправили в Магадан. А уже там он трахнул солдатика и получил еще три года. Это сам Вадим Алексеевич мне рассказывал. В Магадане он немало натерпелся от начальника Дальстроя Никишова. Этот человек имел специальные полномочия от Сталина и был полным хозяином всего Колымского края. Мог без всякого суда посадить или освободить любого человека. Его жена Александра Гридасова очень любила молодых мальчиков. По ее требованию, Никишов отпускал из лагерей тех, кто ей приглянулся, и позволял устраивать их на жительство и на работу в Магадане. А Козина он ненавидел и всячески над ним издевался. На какой-то праздник в магаданском театре устраивали концерт. И привезли из лагеря Вадима Алексеевича. Во время его выступления в зал вошел Никишов. И начал орать на весь театр: «Это что такое? Немедленно уберите этого педераста!». Козину даже допеть не дали и отправили его обратно в лагерь. После освобождения ему тоже пришлось несладко. Ему не давали ни жилья, ни работы. Тогда его поддержал мой брат Лев Шахнарович. Тот самый, который уехал в Магадан редактировать газету. Потом он некоторое время возглавлял местный радиокомитет. А в начале 50-х стал директором театра. И взял Козина к себе на работу. «Как я благодарен Льву Александровичу! – говорил Вадим Алексеевич. – Он спас меня от голодной смерти».

   В Магадане Козин жил очень обособленно. Изредка пел в театре. Но никуда не выезжал. «Вадим Алексеевич, поедем на гастроли!» - предложил я. «Ну, куда я поеду? – засомневался Козин. – Я уже ископаемое. Боюсь, публика меня не примет». С большим трудом я уговорил его дать концерты на Сахалине и Петропавловске-Камчатском. Приезд Козина вызвал невероятный ажиотаж. Желающих его послушать было так много, что в театрах поломали двери и окна. Через пару лет я снова оказался в Магадане и завел с ним разговор о гастролях. На этот раз Вадим Алексеевич оказался более сговорчивым и согласился поехать, как у них говорили, «на материк». Правда, стоило немалых трудов получить на эту поездку разрешение. Тогда вся творческая деятельность у нас регулировалось так называемым Главлитом – Главным управлением по охране государственных и военных тайн. Они определяли – можно ли выпустить ту или иную книгу, спектакль или песню. Моя приятельница-музыковед была цензором издательства Музгиз. «Что ты там запрещаешь? Музыку, что ли?» - недоумевал я. «Ты ничего не понимаешь, - объясняла она. – Эта музыка упадническая. А она должна куда-то вести, к чему-то призывать». Без согласования с надзорными органами нельзя было даже сформировать гастрольный маршрут. Ведь с Козина еще не сняли судимость за контрреволюцию. А в то время были города, закрытые для людей с судимостью. Когда человека освобождали, ему в паспорт ставили отметку «-10» или «-15», которая означала количество закрытых городов. Были такие ограничения и у Вадима Алексеевича. Начали мы гастроли с Приморья. Во Владивосток нам, конечно, ехать было нельзя. Но нам разрешили работать в Уссурийске. Потом мы были в Биробиджане, Комсомольске-на-Амуре и полулегально в Хабаровске. Оттуда проследовали в Читу, Иркутск, Красноярск, Новосибирск, Томск и Омск. В Кемерово нас не пустили. В Челябинск и Свердловск тоже. О Москве и Московской области и вовсе речи не было. «В подмосковном Серпухове есть хороший театр, - осторожно предлагал я. – Может, там сделать концерт?». «Нет», - отвечали мне. Последние концерты мы отработали в Тамбове и Липецке. И вернулись обратно в Магадан. Удивительно, но за все время в прессе не появилось ни одной публикации о наших гастролях. Видимо, было указание сверху – не привлекать к Козину внимания. Годы, проведенные в лагере, конечно, сильно на него повлияли. Вадим Алексеевич вышел на свободу уже надломленный. В нем сидел какой-то страх. Когда мы приезжали в новый город, он все время спрашивал: «Меня не арестуют?». Больше Козин на гастроли не ездил. Не хотел и, по большому счету, уже физически не мог.

   А вот со знаменитым Марком Бернесом, которого, видимо, не зря прозвали «Марк Себе На Умович», у меня контакт не сложился. Уж очень он был амбициозный и капризный. Как-то Гастрольбюро зарядило ему концерты в Краснодаре. А съездить с ним было некому. Их директор Сулханишвили, по старой памяти, решил привлечь меня. «Почему бы и нет? – подумал я. – Это хороший заработок». В Мосэстраде меня отпустили. И я повез Бернеса в Краснодар. Не успели мы разместиться в гостинице, как мне позвонил Марк Наумович и попросил зайти к нему. «Ну, что это такое?! – принялся возмущаться он. – Почему стены покрашены в такой мрачный серый цвет? Это номер «люкс» или тюремная камера?». Я спустился к гостиничной администраторше и поинтересовался, нет ли у них номера повеселее. «Хотите «люкс», выходящий на солнечную сторону? – предложила она. – Стены там розового цвета». «Это то, что надо!» - обрадовался я. Переселил Бернеса и вернулся в свой номер. Через десять минут раздался телефонный звонок. Это снова был Марк Наумович. На этот раз его не удовлетворила обстановка в спальне. «Ну, что это такое? – негодовал он. – Почему покрывало на кровати из обычной ткани, а не из шелка?». «Марк Наумович, вы что, на этом покрывале спать будете? – попытался успокоить его я. - Снимите его и уберите с глаз долой в шкаф!». Но Бернес не унимался и требовал заменить ему номер. Мне это надоело. Ничего менять я не стал. «Во всей гостинице только такие тканевые покрывала, - сказал я ему. – Живите в этом номере!». А сам позвонил своему приятелю из Краснодарской филармонии и попросил купить и привезти мне билет в СВ на ближайший поезд до Москвы. «А что случилось? – забеспокоился он. – Умер кто-то?». Я объяснил ему ситуацию. «Да пошел этот Бернес к такой-то матери!» - согласился со мной приятель. «Вот и я так подумал, - сказал я. – Он у нас в Мосэстраде не работает. Плевать мне на него! Я тебе оставлю все документы. Пожалуйста, выдай за меня деньги коллективу Бернеса! А документы отметь и с кем-нибудь из музыкантов передай им в Гастрольбюро!». После чего сел в поезд и уехал в Москву. Я себя везде чувствовал независимо. И никому не давал садиться мне на шею. Я никогда в жизни не подносил артистам чемоданы, как другие администраторы. На это есть носильщики! Какая бы холуйская у меня ни была профессия, я считал, что я специалист высокого класса, у меня есть достоинство, и его нужно уважать.

   Моя работа в Мосэстраде закончилась из-за нелепой случайности. Я проводил сборные концерты на приемах в Кремле. У нас был цирковой номер «Летающие катушки». Состоял он в том, что артист с помощью двух палок с прикрепленной к ним леской перекидывал несколько светящихся в темноте катушек. Вмонтированные в них лампочки питались от батареек. Перед очередным концертом выяснилось, что батарейки «сели», и невозможно нигде купить новые. «Будет скандал, - сказал я артисту. – Чтобы тебе не влетело, я объявлю, что ты заболел! Срочно возьми в поликлинике бюллетень!». Он пообещал это сделать. А сам на следующий день признался нашему директору, что не выступал вовсе не из-за болезни, а из-за «севших» батареек. «Зачем же ты солгал представителям Кремля?» – накинулся на меня директор. «Да откуда они узнают об этом?» - усомнился я. «Ну, если уж я узнал, теперь все будут знать», - заверил он. Действительно, эта история каким-то образом дошла до представителей. Видимо, кто-то им стукнул. «Мы не можем работать с человеком, который нас обманул», - сказали мне. «Ну и не надо! – ответил я. – И без вас обойдусь». У моего брата был знакомый - заместитель генерального директора Союзгосцирка. Он был готов взять меня в цирк на Цветном бульваре. Но я сам отказался. «Я не знаю цирковую специфику, - объяснил я. – Там же животные. Их нужно перевозить. Я с этим никогда не сталкивался». Точнее говоря, с животными я сталкивался во время войны на съемках в Алма-Ате. И с меня этого хватило. «Может, тогда вам подойдет «Цирк на сцене»? – предложил знакомый брата. – Они дают обычные концерты с участием цирковых артистов». Этот вариант мне понравился значительно больше. И я пошел работать в эту контору. А потом на некоторое время вернулся на «Мосфильм» и принимал участие в создании фильмов «Сказка о царе Салтане», «Морские рассказы» и «Операция «Трест». В общем, без работы не остался.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 49, 2017)

   Часть ПЕРВАЯ

   ПЬЯНЫЙ БОРИС АНДРЕЕВ НА СЪЕМКАХ ЧУТЬ НЕ УБИЛ ИВАНА ПЫРЬЕВА

   Юрий Никулин воровал декорации из театра и замазывал варом дверные замки своим врагам

   http://filimonka.ru/viewpub.php?num=995

   Часть ТРЕТЬЯ

   СЕКСОМ С ПУГАЧЕВОЙ ХВАСТАЛСЯ ВЕСЬ ОРКЕСТР ОЛЕГА ЛУНДСТРЕМА

   Ревнивый муж застукал Эдиту Пьеху в гостиничном номере у Магомаева и избил ее до полусмерти

   http://filimonka.ru/viewpub.php?num=993