ЛЮДМИЛА ЗЫКИНА ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЛЮБИЛА МОЛОДОГО ДОКТОРА

помощница великой певицы Татьяна Свинкова объяснила, каким образом у нее в доме оказались драгоценности Людмилы Георгиевны

О том, что у Людмилы Зыкиной была помощница Татьяна Свинкова, широкая публика узнала после смерти великой певицы, когда наследники обвинили ее в присвоении бриллиантов и другого имущества покойной. После этого за Татьяной Александровной закрепился образ эдакой ушлой мошенницы, которая присосалась к пожилой и не очень здоровой артистке с целью ее обобрать. Мало кто знал, что Свинкова всю свою жизнь посвятила Зыкиной – сначала была ее преданной поклонницей, а потом почти четверть века работала с ней, пройдя путь от секретаря до генерального директора созданного Людмилой Георгиевной ансамбля «Россия». Лишь сейчас она прервала свое молчание и впервые согласилась рассказать о своей жизни и работе с «королевой русской песни» (начало ее рассказа см. в «ЭГ» № 19, 2013).

   - Как вела себя Зыкина, когда была недовольна чьей-либо работой? Могла ли она на кого-то сильно кричать и ругаться?

   - Лично для меня самым страшным было, если Людмила Георгиевна начинала говорить со мной на Вы и называть меня Татьяной Александровной. Это означало, что дело совсем плохо. А если она кричала и ругалась, еще не все было потеряно. В народном театре меня тоже постоянно ругал режиссер. Господи, какими только последними словами он меня ни называл! До слез доводил. Как-то я его спросила: «Почему вы меня ругаете больше всех?». «Потому что от тебя еще есть надежда чего-то добиться, - объяснил режиссер. – А если я знаю, что человек достиг своего потолка, какой смысл его ругать?!». Поэтому равнодушие Людмилы Георгиевны пугало меня больше всего. «Пусть лучше ругается!» - думала я. Особенно мне доставалось из-за ее пунктуальности. На концертную площадку она приезжала, как минимум, за час. А если с репетицией, то за два часа. И не терпела, когда другие опаздывали. На этой почве у меня возник бзик. Чтобы – не дай Бог! – не опоздать, я могла за два часа привезти ее к поезду или к самолету. Из-за этого она меня тоже ругала. «Но лучше подождать, чем бежать в последний момент», - оправдывалась я. Еще Людмила Георгиевна не терпела, когда кто-то говорил: «Не могу». Она считала, что нет безвыходных ситуаций. «Что значит – не могу? – негодовала она. – Скажи прямо – не хочешь!». Был случай, когда в 1991 году мы без нее поехали на гастроли в Челябинск. У меня был один обратный авиабилет без мест на весь коллектив. Я в 5 утра привезла всех в аэропорт. Но оказалось, что мест для нас нет, так как организаторы не подтвердили заказ. Я позвонила в Москву Людмиле Георгиевне. Она с кем-то связалась и договорилась, чтобы нас отправляли в Москву по частям. В течение дня я всех отправила и сама улетала уже вечером в числе последних. В самолете со мной случилась истерика. Людмила Георгиевна приучила меня, что я как администратор за все в ответе – за то, что автобус опоздал или не пришел, за то, что организаторы поставили ребятам водку на столы. Да, в последние годы она запрещала участникам коллектива на гастролях выпивать. Я потом уже организаторов просила, чтобы спиртного нам не ставили. А если видела на столах водку, говорила: «Быстро убирайте! Иначе Людмила Георгиевна сюда не зайдет». Слишком дорого обходилось, когда какой-то музыкант травился водкой и выходил из строя. Сама Людмила Георгиевна спиртным не увлекалась. Что она могла позволить себе – рюмку водки, настоянной на корне калгана или лапчатника. Ее друзья научили так делать. А во время застолий она умела всех обманывать. Было ощущение, что она со всеми вместе пьет. Но за все годы проживания с ней я ни разу не видела ее не то, что пьяной, а даже под хмельком. Она всегда просила наливать ей водку. А потом незаметно заменяла ее на воду. Когда застолье ее утомляло, она говорила мне, что хочет чайку. Это означало, что я должна под каким-нибудь предлогом увести ее из-за стола. Она же не могла сама встать и уйти. Нужно было соблюсти политес определенный. У нас был случай в Германии, когда мы сидели в ресторане со Стасом Садальским. Людмила Георгиевна, естественно, была в центре внимания. В какой-то момент она начала подавать мне наши условные сигналы. Я подошла к ней и сказала: «Может, уже поедем домой?». «Да кто ты такая, чтобы Зыкиной указывать?! – начал кричать Садальский. – У тебя такое доброе лицо, как у Гитлера в день его смерти!». Он же не знал, кто тут на самом деле хозяин.

   - Выдвигала ли Зыкина какие-то особенные требования организаторам гастролей?

   - Я сама как администратор составляла райдер Людмилы Георгиевны. Только тогда это называлось не «райдер», а «дополнительные условия». Главное условие, которое Зыкина ставила организаторам гастролей, - сцену перед концертом не мыть и не красить. Если сцена была мокрая или тем более свежепокрашенная, у Людмилы Георгиевны сразу садился голос. Еще она всегда просила заранее узнать, кто нас будет встречать. Не для того, чтобы это обязательно был мэр или губернатор. А для того, чтобы она знала имя и отчество встречающего и могла к нему обратиться. А каких-то особых бытовых требований у нее не было. На гастролях наш коллектив ездил на автобусе ПАЗ. А Людмила Георгиевна – на «Волге». В гостинице ей заказывали стандартный номер «люкс». Но она могла жить, где угодно, и ездить, на чем угодно. Она понимала: если люди нам прислали лошадь с телегой, значит, у них больше ничего нет. В Оренбургской области у Зыкиной был замечательный друг Заверюха. «Я все понимаю, ты звезда и поешь в Кремлевских дворцах, - как-то сказал он ей. – А у меня тут в 150 километрах есть дом для ветеранов войны. Никто из артистов к ним никогда не приезжал. Сразу предупреждаю - гостиницы там нет. Но есть грязелечебница. Можно переночевать в ней». «Ну, поехали!» - сказала Зыкина. Поселили нас в палатах с кафельной плиткой и узкими железными кроватями с панцирной сеткой. Зато как нас принимали люди! Когда она приезжала в такие далекие поселки, туда с 8 утра автобусами свозили людей со всех окрестностей.

Если был будний день, людям давали отгул. Помню, мы с Людмилой Георгиевной и композитором Евгением Николаевичем Птичкиным однажды приехали в Кировскую область. «Как хорошо, что вы к нам приехали! – кланялись Зыкиной местные жители. – Нам, наконец, свет провели и отремонтировали дорогу». А в Оренбургской области ветром снесло крышу дома культуры и порвало провода. Света не было. И Людмила Георгиевна пела при свечах. Понимаете, она не воспринимала себя как звезду. «Как Вы не сошли с ума от такой популярности?» - удивлялась я. «Я что, дурочка?!» - отвечала Людмила Георгиевна. В начале 90-х годов одна организация приставила ей охрану. Но она при первой же возможности отослала ее и на трамвае поехала в общежитие ансамбля «Россия» на день рождения одного из наших музыкантов. А однажды наш водитель где-то застрял и не успевал нас забрать с дачи в Ватутинках. Мы на попутной машине добрались до метро «Теплый Стан». И вместо того, чтобы взять такси, Людмила Георгиевна предложила мне поехать на метро. «Я так давно там не была», - призналась она. Была зима. Все были в шубах и шапках. Мы проехали от «Теплого Стана» до «Октябрьской». И ее никто не узнал. На «Октябрьской» нам нужно было сделать пересадку. Там была давка. Толпа внесла ее в вагон и начала трамбовать. «Ой, как хорошо!» - приговаривала она. Правда, после этого желания ездить в метро у нее больше не возникало.

   - Насколько справедливы утверждения, будто Вы заставляли уже больную Зыкину продолжать выступать?

   - Людмила Георгиевна, наоборот, болела без работы. 21 апреля 2008 года ее госпитализировали с тяжелейшим пиелонефритом. У нее была температура 40. А 1 мая мы были должны выступать в Уфе по приглашению президента Башкирии Муртазы Рахимова. «Не поедем туда, - сказала я. - После пиелонефрита нужно три недели на восстановление». «Ты можешь не ехать, а я поеду», - заявила в ответ Людмила Георгиевна. И что вы думаете? 30 апреля ее выписали из больницы. И она поехала на эти гастроли в Уфу. Потом из Уфы еще переехала на машине в Екатеринбург и там отработала. А когда вернулась в Москву, уже и не вспоминала про недавнюю болезнь. Сцена ее лечила. Если бы ей сказали: «Людмила Георгиевна, Вы как певица больше не работаете», она бы сразу же умерла. У нее ведь ничего, кроме ансамбля «Россия», в жизни не было. В конце жизни ей со всех сторон пели: «Люда, зачем тебе эта обуза? Что ты волочешь на себе столько музыкантов? Оно тебе надо? Два баяна, и вперед с песней!». А я видела и чувствовала, что она не могла отказаться от этого коллектива. Это был ее ребенок, которого она создала. И хотя в последние годы она уже меньше выступала, и ансамбль работал без нее, Людмила Георгиевна до последнего дня распевалась дома. Буквально за три дня до смерти она меня спросила: «А с чего будем начинать концерт?». «Еще отпуск впереди», - отмахнулась я. «Нет, я сейчас должна знать», - настаивала она. Однажды мне позвонила Карина Филиппова и поделалась проблемой: «Вот Людмила Георгиевна попросила меня написать ей песню про любовь». «Ну, какая любовь?! – возразила я. - У нее одна любовь – к сцене она приговорена». А через несколько дней Карина Степановна снова позвонила и прочитала текст песни: «Опять одна, но не моя вина. Я просто к сцене приговорена». «Танюша, я тебя ставлю в соавторы», - сказала она. «Ни в коем случае! – запротестовала я. – Я просто сказала то, что есть».

   - Часто ли Зыкина общалась со своими родственниками? Насколько справедливы их утверждения, что Вы никого не допускали к ней?

   - Подумайте сами, если бы Людмила Георгиевна чего-то хотела, неужели я могла бы ей запретить? Нет, конечно. Я сообщала ей обо всех звонках. Но у нее самой не со всеми было желание общаться. Если кто-то потом ей дозванивался, она сваливала все на меня: «Мне Таня не передала». А последние год-полтора телефон всегда лежал рядом с ней. Я уходила на работу. Она сама брала трубку и разговаривала, с кем хотела. У нее были две ветви родственников – по матери и по отцу. С родственниками по линии матери она очень тепло общалась до последних дней. Мы с ней не раз ездили в Подольск, где жила ее двоюродная сестра с детьми, внуками и правнуками. И они сами постоянно звонили и спрашивали: «Как там тетя Людочка? Все нормально?». А родственники по линии отца объявлялись, только когда что-то было надо. В свое время Людмила Георгиевна очень много для них сделала. Дети ее сводного брата по отцу Александра – те самые племянники Сережа, Жора и Катя, которые сейчас получили ее наследство – вообще все детство жили у нее на даче в Ватутинках. Я их знала еще маленькими. Они от меня тогда буквально не отходили - складывали со мной поленницу, пололи грядки, пели песни. Потом Катя жила с нами на казенной даче в Архангельском. Ее оттуда возили на машине в школу. Людмила Георгиевна пыталась сделать ее поближе к себе. Посылала учиться на повара. Но ничего не получилось. Когда племянники выросли, она сделала им всем квартиры в Москве. И что толку? Где теперь эти квартиры – неизвестно.

   - Какую роль в жизни Зыкиной играл доктор Владимир Константинов? Правда ли, что она в него влюбилась и незадолго до смерти даже собиралась выйти замуж?

   - Да, Людмила Георгиевна говорила про доктора Константинова: «Я его так люблю». Но ее слова воспринимали слишком буквально. «Людочка сошла с ума, - судачили в ее окружении. - Людочка завела себе молодого жениха». Ну, почему у нас все сразу сводят к замужеству? Почему нельзя просто любить человека, потому что благодарен ему за что-то? Доктор Константинов был для Людмилы Георгиевны оплотом стабильности и надежности. Когда он находился рядом, она была уверена, что с ней ничего не случится. В ее жизни доктор появился после операции 2007 года, когда ей меняли тазобедренный сустав. Он занимался ее реабилитацией. Весной 2009 года к нему снова пришлось обратиться. Людмиле Георгиевне тогда было совсем плохо. Ради нее доктор бросил работу. Учил ее заново сидеть и ходить. И сумел ее поднять. Она поверила в себя. Поверила, что она нужна людям. У нее снова появился интерес к жизни. Добился этого доктор вовсе не за счет того, что день и ночь пичкал ее лекарствами. Он с ней просто общался. Возил ее на коляске и в гости, и в магазин, чтобы она сама выбирала продукты.

Учил ее правильно питаться. Он был очень многогранный специалист – занимался не только кардиологией и реабилитацией, но и по питанию все знал, и сам умел вкусно готовить. У Зыкиной же с начала 90-х годов был сахарный диабет – последствия стрессов и поздних ужинов после концертов. Как она шутила, «стала сладкая под старость лет». Из-за диабета ей нельзя было есть ее любимую жареную картошку, вареную колбасу и многие другие продукты. По этому поводу мы с ней постоянно конфликтовали. «Я же Зыкина! – возмущалась Людмила Георгиевна. – Почему ты мне не даешь жареной картошки? Я только немного попробую!». А когда я уезжала на работу, с ней оставались ее костюмер Люда Оськина и Верочка, прикрепленная к нам работница дома отдыха «Архангельское». Им становилось ее жалко, и они сразу предлагали пожарить ей картошки. Решить эту проблему помог доктор Константинов. Он придумал для Людмилы Георгиевны такую обманку – брал корень сельдерея, чистил, резал и жарил на подсолнечном масле. Получалось один в один, как жареная картошка. Но вреда абсолютно никакого. Доктор был очень строгий. Всех строил. Особенно меня. Если у кого-то была кислая рожа, к Людмиле Георгиевне лучше было не входить. Все делалось на улыбочке, чтобы она получала только позитив. Доктор и меня выводил из стрессовой ситуации. Я не знаю, пережила бы я похороны Людмилы Георгиевны, если бы его не было рядом. «Я тебе делал очень большие дозы успокоительного, - объяснял он мне потом. – От них слоны засыпали. А ты только чуть-чуть приходила в себя». За это я ему благодарна по гроб жизни. И я рада за Зыкину, что у нее был такой доктор.

   - Родственники Зыкиной утверждают, что Вы якобы за ее счет построили себе дом в деревне Михалево, куда перевезли ее драгоценности и другие вещи.

   - Дом в Михалево Людмила Георгиевна построила для себя. Ей очень понравилось это место. Первым там поселился солист ансамбля «Россия» Михаил Кизин. Как-то мы с Людмилой Георгиевной приехали к нему в гости. Рядом стоял недостроенный дом. А мы тогда жили на казенной даче в Архангельском. И Людмила Георгиевна загорелась достроить этот дом и переехать в Михалево. Она же «заслуженный строитель». Сколько домов перестроила в своей жизни! Сам факт, что она не покупала готовое, а сама что-то создавала, приносил ей положительные эмоции. Первое время мы с ней жили на втором этаже в гараже. Как-то она залезла на второй этаж и не могла спуститься, пока не сделали нормальную лестницу. Потом мы сделали баню и жили в бане. У нас там такая баня хорошая, что в ней жить можно. Потом уже построили маленький домик. Заасфальтировали дорогу. Людмила Георгиевна очень торопилась закончить эту стройку. Ездила вместе со мной пробивать газ и электричество. Ездила на рынки за стройматериалами. Сама выбирала обои, люстры. Потом перевезла туда мебель и вещи с прежней дачи. Она хотела чувствовать себя там как в своем доме. В 2008 году мы прожили там 50 дней. В 6 утра она выходила в беседку и сидела там до 12 ночи, пока я ее практически насильно не уводила в дом. По утрам я приносила ей козье молоко. Она сама ходила, без всяких палочек. И даже на второй этаж спокойно поднималась. «Тань, что будем делать?» - спрашивала она утром. «Как скажете», - отвечала я. «Поедем в деревню!» - предлагала она. «Поедем», - соглашалась я. «У тебя пять минут на сборы», - торопилась Людмила Георгиевна. А мне надо было и ей помочь одеться, и какие-то вещи положить в машину. И чтобы не носиться в спешке, потом я заранее все собирала и только после этого начинала обсуждать с ней поездку в деревню. Последний раз Людмила Георгиевна была в Михалево на Пасху 15 апреля 2009 года. И уехала оттуда в очень хорошем настроении. После ее смерти я осталась в Михалево одна, с кошками и собаками. Но этот дом напитан духом Людмилы Георгиевны, ее аурой. На всех стенах висят ее фотографии. И мне кажется, что она по-прежнему со мной.

   - Почему Вы сразу не отдали родственникам имущество Зыкиной? Зачем понадобилось доводить дело до обыска в Вашем доме?

   - Понимаете, смерть Людмилы Георгиевны очень сильно выбила меня из колеи. На протяжении многих лет моя жизнь была подчинена только этому человеку. Она была главным. Потом – все остальное. И когда Людмилы Георгиевны не стало, я не могла ни одной минуты оставаться одна. У меня сразу начиналась истерика. А племянник Сережа сразу после похорон начал мне звонить и требовать ключи от квартиры на Котельнической набережной. «Ну, как я могу сейчас вам что-то отдать? – сказала ему я. – Не волнуйся, пройдет, как положено, полгода, и когда вас официально признают наследниками, вы все получите». Тем не менее, племянники не успокоились и с помощью своего адвоката Георгия Левчука начали форсировать вопрос с наследством. Поспешно завели уголовное дело. Устроили этот обыск у меня в Михалево. И в прессе преподнесли все таким образом, будто я что-то от них прятала. На самом деле я добровольно им отдала все вещи Зыкиной из моего дома. А потом сама пришла в полицию и дополнительно принесла ее драгоценности, которые хранились в другом месте. Однако бить себя в грудь кулаком и кому-то что-то доказывать я не намерена. Меня так воспитала Зыкина. В ее сторону при жизни из всех углов раздавалось шипение разных змей. Но Людмила Георгиевна никогда на такие выпады не обращала внимания. Она была выше этого. Она просто шла и пела. Очень больно и обидно, что сейчас не вспоминают ее песни, а обсуждают только – сколько бриллиантов у нее было и за кого она собиралась замуж. Почему-то решили за людей, что им интересна только «большая стирка». Нужно вернуть и сохранить настоящий образ Людмилы Зыкиной, которая прежде всего была великой певицей. После ее ухода каждый, как мог, уже оттоптался на ее имени. Но втоптать его в грязь не удастся. Золото, как его ни пачкай, все равно останется золотом.

   Михаил ФИЛИМОНОВ («ЭГ» № 20, 2013)

Читать начало этого материала

http://filimonka.ru/viewpub.php?num=704